Савицкий Дмитрий - Музыка В Таблетках
Дмитрий Савицкий
МУЗЫКА В ТАБЛЕТКАХ
Тина не просто съехала, она, несчастное создание, бежала. Когда я вернулся
домой из Этрата и, наконец, добрался до дома - парижские улицы были забиты
демонстрантами - мне показалось, что дверь взломана. Осторожно опустив саквояж
на пол, я толкнул приотрытую дверь и вошел в квартиру: она была пуста. Я уже
собрался звонить в полицию, когда сообразил, что телефона тоже нет. Оставался
лишь диванчик в дальней комнате да от инфаркта скончавшийся холодильник. На
холодильнике я и нашел записку. Пользуясь исключительно фонетикой вместо
грамматики, демон моих ночей, она писала, что начинает новую жизнь. Вита нова!
В переводе с китайского это означало, что я слишком засиделся на берегу океана
и один из ее обожателей, скорее всего, тот самый итальянский паяц с лысыми
глазами, чье выжидательное терпение и гнусная улыбочка всегда выводили меня из
себя, в конце концов укатил ее в свой замок - какую-нибудь задрипанную
чердачную конуру на окраине. Меня огорчило и исчезновение некоторых вещей.
Нет, до книг она не дотронулась и роллекс мой не взяла. Она, а скорее всего
этот опереточный шут, любитель клубничного цвета панталон, захватила в свой
новый и, клянусь, сомнительный рай, мое стерео, и теперь в квартире стояла
пыльная истеричная тишина.
Две вещи я решил сделать немедленно. Выпить в баре и купить хоть
какой-нибудь дешевый, но разговорчивый приемник. Спустившись в кафе, я стал
обдумывать нечто третье, замысловатое, изложению просто так не поддающееся.
Она клубилась, эта моя третья идея, как зимний вокзал под открытым вечерним
небом, как горный перевал в театральном антракте двух, друг от друга оглохших
гроз.
Позже я завтракал в маленьком аргентинском ресторанчике, забитом после
островной баталии патриотами. Хозяйка, милейшая толстушка, знавшая меня уже
года три, поинтересовалась, где Тина. Я назвал наугад первое же пришедшее в
голову кладбище. Поднос хозяйки клюнул боком, тарелка с антрекотом поехала, но
все вовремя устроилось. Я выпил изрядное количество красного и на коньяке, за
чашкой кофе, ввинтился в реальность. Прежде всего был конец августа. Город
стоил обедни и был пуст. Тинино имя прочно устроилось в названии ресторана.
Немцы да янки шастали мимо столика. Магазины со спущенными жалюзи обещали так
простоять по крайней мере еще неделю. По бульварам давно уже не несся сплошной
рычащий поток металла, а катились редкие, на город обреченные драндулеты.
Совершенно было непонятно, из каких ворот выкатилась утренняя демонстрация...
Я расплатился с любезнейшей Мари-Луизой, она же Реджина или Эсперанца, и
отправился неизвестно куда, но с явным ощущением затвердевания вокзальных
дымов и грозовых туч, которые с каждым моим шагом наливались полновесным
свинцом. О свинце я, честно говоря, и думал. Ближе к вечеру, когда я
окончательно созрел для террористических акций и в голове моей замелькало
чудесное имя братьев Ле Паж, в Марэ, где-то рядом с улицей Короля Сицилии, в
одном из ее боковых отростков, я нарвался на слабо освещенный пенальчик
музыкального магазина. Витрина была завешена старыми афишами и старик Карузо,
обнимая Шаляпина, делал нос развалинам Колизея. Я пощупал то место в памяти,
где еще теплилось желание купить приемник и, под треньканье колокольчика,
вошел. Лавка, как мне показалось сначала, была пуста. Чудесный мицибиши
последней марки, как брикет золота тускло светился на полке. Из-под лиловых
полей шляпы манекена выглядывали клипсы стереонаушников. Чудовищн